Рисунок: @lora.di_design

1

«Кто создал Бога?» Или — в расширенной версии: «Если Бог создал мир, то кто создал Бога?» Этот вопрос задают бесхитростные дети, коварные атеисты и не вполне просветленные буддисты.

Каких-то совсем уж простодушных верующих он застает врасплох, однако любой более или менее опытный теист разделывается с этим вопросом на раз-два.

И все-таки он продолжает возникать. Даже после знакомства с блестящими возражениями философствующих богословов.

В частности, на то, что у Бога тоже должна быть причина, указывал сэр Бертран Рассел в своей злополучной работе «Почему я не христианин?» И именно ему больше других досталось и до сих пор достается от верующей братии.

«Казалось бы, взрослый, состоявшийся, неглупый человек, — сетуют теологи. — Но заблудился в своих умствованиях и оказался неспособным признать собственное заблуждение». Отчасти они правы: Рассел действительно отличался едва ли не ослиным упрямством и как философ был так себе. Однако заданный им вопрос далеко не случаен и потому отнюдь не глуп.

Чтобы убедиться в этом, выслушаем ту богословскую аргументацию, которая приводится в качестве ответа на вопрос «кто создал Бога?»

«Еще языческий мыслитель Аристотель говорил о том, что, проследив цепочку причин, мы неизбежно придем к первопричине, у которой уже нет начала», — примерно так начинают теологи свое возражение.

Действительно, у всего, что имеет начало, есть и причина, — продолжают они. Все, что появляется, или, иначе говоря, все явления обладают обусловленным бытием. Бог же, в свою очередь, обладает бытием абсолютным, он само-сущий, то есть не нуждается в каких-либо внешних по отношению к нему причинах, чтобы существовать.

Здесь сразу же вспоминается Спиноза с его крайне неудачным термином causa sui (причина себя) — неудачным, потому что не имеющим внешней причины свободно от самой повестки причинности, в то время как называя его причиной себя, мы отдаем дань этой повестке, признаем ее значимой.

Но вернемся к теологической аргументации. Согласно ей вопросы «кто создал?» или «что является причиной?» осмыслены лишь по отношению к обусловленному бытию. Например, к бытию вещей. Или нас, смертных. Что же касается Бога, то по отношению к нему эти вопросы не имеют никакого смысла.

Первопричина должна быть самодостаточной. И именно таков Бог — самодостаточный, ни из чего не выводимый, безначальный, обладающий абсолютным бытием.

2

Допустим, все это так. Однако создается впечатление, будто религиозные философы при всей — отдадим им должное — тщательности проработки вопроса дали ответ, который можно назвать чересчур формальным, поскольку они сами в него не вслушиваются.

Коль скоро Бог воплощает собой абсолютное бытие, каким образом он смог оказаться в прицеле стороннего взгляда? Смотрящий видит далеко не все. Вернее, он видит все, но какое все? Такое, что есть относительно него. Если я вижу дерево — значит дерево есть относительно меня. То же самое — с Богом. Я вижу его своим умственным взором только в силу того, что он мне показывается. А зачем ему мне показываться, если он — это абсолютное, безотносительное мне бытие?

Мне показывается лишь то, что имеет во мне какую-то заинтересованность или нужду. Мне показывается лишь то, что имело начало и будет иметь конец. Мне показывается то, что обусловлено и несамостоятельно. Мне показываются явления и объекты. Я — фиксатор относительного. И если я рассуждаю о Боге, то волей-неволей подаю его как явление или объект. Здесь и возникает ниша для Бертрана Рассела и иже с ним с их вопросом «кто создал Бога?».

Бытие, о котором знают, ведают, не может быть абсолютным. Абсолютное бытие не проявляет себя вовне. С какой стати? Если ему нужно, чтобы о нем знали, — значит оно несамодостаточно. Впрочем, лучше начать с того, что применительно к абсолютному бытию ни о каком «вовне» говорить вообще не приходится. Нет мира, внешнего по отношению к абсолютному бытию, ведь он возможен в качестве дополнения, однако абсолютное бытие ни в каких дополнениях не нуждается. Поэтому предположение: «Допустим, ему это не нужно — проявляться во внешнем мире, просто так уж получается, что оно там проявляется», — не проходит.

Проявляется вовне то, что имеет контуры, очертания, границы, формы. Проявляется вовне то, что этим «вовне» ограничено, а потому может быть лишь зависимой частью, но никак не самостоятельным целым. Проявляется вовне то, что состоит с этим «вовне» во взаимосвязи, в отношениях. Проявляется вовне то, для чего это «вовне» — среда обитания.

Итак, в той мере, в какой мы говорим о Боге (например, утверждаем, будто он создал мир), он не является само-сущим, абсолютным бытием. И потому к нему вполне применим вопрос: «А кто его создал?»

Бытие Бога не обусловлено чем-либо вне его самого лишь в той мере, в какой мы о нем не упоминаем. Речь не об умолчании. Поэтому поправлюсь: если Бог обладает абсолютным бытием, то невозможно, чтобы он фигурировал в чьем-то сознании или уме.

Чтобы исчез вопрос «кто создал Бога?» должен исчезнуть и сам Бог как объект или явление нашего внутреннего мира. Лишь тот Бог, про которого никто ничего не знает, есть Бог, обладающий абсолютным бытием. Лишь про такого Бога, понятия о котором нет ни в чьей голове, бессмысленно спрашивать «кто его создал?».

3

Как уже было сказано, видеть или мыслить можно лишь то, чье бытие относительно. Почему? Потому что в силу своей относительности оно выделимо, вычленяемо, то есть представляет собой явление, феномен, объект или, если обобщить простым словом, — «что-то». Всякое «что-то» (равно как и всякий «кто-то») есть в контексте, наряду с чем-то еще. Что-то есть где-то, внутри чего-то большего и по отношению к чему-то еще.

В свою очередь, абсолютное бытие есть бытие вне контекста и даже по ту сторону контекста. Абсолютное бытие в силу своей ни с чем несоотносимости невозможно ни зафиксировать, ни вычленить. Из самого словопостроения следует, что вычленяемое есть «член», то есть часть, элемент, деталь. Ничем таким абсолютное бытие не может являться по определению (если что, оно, как уже отмечалось, вообще не может «являться»).

Это мы еще не зашли с той стороны, с какой абсолютное бытие есть все, что вообще есть, а потому его просто некому вычленять. Есть как минимум две причины, почему абсолютное бытие — единственное, что есть. Первая уже упоминалась выше: нет надобности дополнять его чем-либо. В самом деле, ни из чего не выводясь и ничему не служа, то есть будучи само по себе, абсолютное бытие с необходимостью есть бытие, исполненное полноты и цельности. Разве может быть его недостаточно? Решить, что одного его недостаточно, можно лишь про то, в чем нет полноты. Вторая причина состоит в том, что если бы помимо абсолютного бытия имелось что-то еще, тогда оно волей-неволей соотносилось бы с этим соседом, утрачивая тем самым свою абсолютность.

В общем, абсолютное бытие есть невычленяемым образом, то есть таким, словно его — нет. Во всяком случае, его не схватить, не уловить, не поддеть — даже сугубо умственной операцией.

Подведем промежуточный итог. Мы все-таки нашли Бога, к которому неприменим вопрос «кто его создал?» Правда, как нашли, так и потеряли, выведя его из разряда феноменов. Заодно мы убедились в том, что теологи выводить Бога из разряда феноменов не спешат, а если и выводят, то всего лишь на словах, а не на деле. Ведь они продолжают о нем говорить, продолжают иметь его на своем внутреннем небосводе, продолжают его выделять, подавая как нечто-среди-другого.

Тем не менее главная задача, казалось бы, решена. Возможность того, чтобы вопрос «кто его создал?» был неприменим к Богу, выявлена и обоснована.

Однако здесь нас подстерегает другая напасть. Гораздо пострашнее упрямого Бертрана Рассела. Выведенный из-под прицела вопроса «кто его создал?» Бог перестает быть создателем. Бог, который не-феномен, не есть творец всего сущего.

4

В самом деле, обозначить в качестве творца можно только кого-то. Или что-то. Если Бог таков, что на него, как минимум, не указать, то на него не указать и как на создателя. С того, что несхватываемо, как говорится, взятки гладки. С него, так сказать, все как с гуся вода. В первую очередь в силу того, что не о чем и не о ком говорить как о «нем».

Нечто (на само деле не нечто, а «не что-то») нелокализованное и нелокализуемое, невыделяющееся и невыделяемое… Что можно ему предъявить или приписать? Отцовство? Навряд ли. Отцом, равно как и творцом, создателем мог бы быть кто-то более или менее очерченный. Кстати, тогда у него тоже был бы отец. И здесь мы снова вспоминаем Бертрана Рассела, а также детей священников, изрядно раздражающих своих отцов вопросом: «Папа, а кто создал Бога?» (на православных сайтах для батюшек есть даже специальные памятки о том, как урезонивать таких не в меру любопытных отроков).

Чтобы быть творцом, родителем, надо быть кем-то или чем-то. Надо чтобы можно было показать: «Это — создатель». А если палец направляется в никуда, то есть ни на что и ни на кого конкретно, то впору засомневаться в адекватности указующего. Наименование создателя не может быть прикреплено к «не чему-то» — только к чему-то. «Не что-то» в этом смысле полностью невинно.

«Бог невинен», — говорит Декарт нам в подмогу. Бог не может быть уличен ни в чьем зачатии или появлении. «Вы меня для начала локализуйте, соберите в «нечто», а уж потом приписывайте ту или иную роль», — мог бы сказать Бог, будь он локализованным субъектом. Впрочем, будь он локализованным субъектом, ему было бы уже не отпереться — стал бы и создателем, и спасителем, и кем угодно.

5

Может ли нерожденнное что-то рождать? Может ли безначальное давать начало? Вопросы почти что риторические. Безначальность скорее указывает на непричастность. К чему бы то ни было. Из числа появляющегося и исчезающего. «Языческий» философ Аристотель ошибался насчет того, что у первопричины не должно быть начала. Вернее, он ошибался насчет того, что безначальное может быть первопричиной.

Запускать причинно-следственную цепочку от безначального и беспричинного — все равно что убежденного трезвенника делать ответственным за распространение алкоголизма. Если никто не создавал Бога (если Бог безначален), то и Бог никого не создавал. Ведь что такое родительство как не расплата за то, что однажды породили тебя? Дали начало тебе — дай начало ты. А если кто безначален и беспричинен, то он уже не вполне «кто». И именно его «нектойность» позволяет ему не быть ни создателем, ни вообще кем-либо.

Если безначальное и производит (начинает) что-то, так только самое себя. Правда, в таком случае вернее говорить о воспроизводстве. Безначальное, дающее начало, изменяет своей безначальности — если можно так выразиться, оно не ценит ее, не дорожит ею, а потому скорей всего и не является безначальным. Это как если бы любовь порождала ненависть. Или взять неканоническую историю про Иисуса, которого спросили, зачем он отвечает добром на зло, а тот ответил, что у него в кармане «нет других монет». Ровно таким же образом безначальное не дает ничему начала, а бессмертное не творит смертных.

Безначальное всегда ни при чем. И это вполне согласуется с тем, что мы безначальное (существующее всегда) вообще не улавливаем. Оно проходит мимо наших принимающих внешние сигналы устройств, «заточенных» прежде всего на динамику, а не на статику. А если и улавливаем, то ровно на секунду. Как сказал поэт: «Едва у моря появился зритель, как он исчез». Или вот схожее у мистика: «Когда я увидел Тебя, я больше не видел Тебя». (К сожалению, до сих пор поэты и мистики ничего такого — даже более-менее приблизительного — не написали, так что приходится импровизировать.)

Безначальное сродни органичному, естественному. Оно происходит так, как будто ничего не происходит. И как естественное не порождает рядом с собой субъекта, так и безначальное находится по ту сторону субъект-объектного разделения. Во всяком случае, уместнее говорить, что в безначальном субъект находит скорее свой конец (в смысле — разрешение, преодоление, снятие), нежели свое начало.

Искусственно созданное безначальное — скажем, Бог теологов — относится к подделкам и потому не в счет.

6

И вообще, существенней не то, что является первоначалом, но то, что является концом, разрешением. Не зря говорят «конец венчает дело». Впрочем, у всего, что имеет внешнюю причину, явно будет продолжение. Поэтому конец либо совпадает с началом, либо… это еще не конец.

Часто говорят о возвращении к так называемым истокам. Но если основа, первоисточник и начало таковы, что к ним имеет смысл возвращаться, тогда они — нечто большее, нежели начало, первоисточник и основа. Это не только и не столько то, откуда мы появляемся, что нас порождает, но также и то, в чем мы находим, если угодно, свой покой, освобождение от самих себя, — этой не только довольно тяжелой, но и во многом бессмысленной ноши.

Между тем только что произошла (термино)логическая путаница: разумеется, не я освобождаюсь от самого себя. И даже не тот или то, что ошибочно полагало меня — собой. Полагавший или полагавшее меня собой тоже является частью ноши под названием «я». И в случае «освобождения от себя» тоже сбрасывается. Сбрасывается с ничьих плеч. А раз так, то это такое сбрасывание ноши без сбрасывания ноши. Несший ношу был ее частью. И когда ноши не стало, то факт ее несения оказался иллюзией. Никто эту ношу никогда не нес.

«Откуда пришли, туда и уйдем» — известная и даже расхожая формулировка, касающаяся не только нас, людей, но и всего, что однажды появилось, возникло, родилось. Если это так, если начало и конец совпадают, то середину можно вообще не брать в расчет.

Поясню на примере (или, как обычно, наоборот запутаю): если то, что было до меня, и то, что будет после меня, ничем не отличаются, то факт моего существования есть факт несущественный, если не сказать ничтожный.

Если мы приходим оттуда же, куда и возвращаемся, тогда только оно и реально. То, откуда приходим и куда возвращаемся. Как первое и последнее. Альфа и омега, если вспомнить Откровение Иоанна Богослова.

Понятия начала, первоосновы, источника — результат методологической ошибки. Ведь под ними подразумевается такое, что возможно исключительно как единственное, что есть.

Видимо, смысл совета вернуться к истокам состоит в том, чтобы обнаружить: это вовсе не истоки. Называемое нами основой, источником, первоначалом… собственно, только оно и наличествует. И только оно и наличествовало, даже когда мы думали, что (кроме него) есть еще мы. Правда, оно наличествует так, словно его — нет. Поэтому наш разговор как разговор пусть и ни о чем, но о ни о чем из числа «чего-то» нужно немедленно прекратить. В противном случае скоро явится троица — Бертран Рассел, не вполне просветленный буддист и любознательный ребенок. Явится, чтобы спросить про наше «ничто из числа чего-то»: интересно, откуда оно взялось?

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>